#лица_необщего_выражения
Юрий Белаш – поэт.
Фронтовик, он хотел стать писателем. Но понял, что правду всё равно не напечатают. Зарабатывал журнальной поденщиной, для души писал о футболе. Стихи прорвались лишь через 22 года после войны, Белаш записывал их почти против своей воли. Первая книга ещё через 14 лет. Книга в том виде, как он сам хотел её издать, вышла через два года после смерти. Об этой войне много кто писал, но Белаш написал, как никто. Лучшие стихи «о той войне, которая была».
* * *
Я был на той войне, которая была.
Но не на той, что сочиняли после.
На такой войне я не был.
* * *
– Товарищ полковник! Там снайпер. Пройти невозможно.
– Давайте проверим: пошлите солдата.
– Вы убедились, товарищ полковник?
– Пошлите второго: возможно, случайность.
– Товарищ полковник!..
– Пошлите и третьего: для подтверждения.
– Ну что вы молчите, комбат? Вы правы: там снайпер.
БЕРЕЗА
Когда, сбежав от городского гама,
я по оврагам, по полям брожу, -
я до сих пор солдатскими глазами
нет-нет да и на местность погляжу.
Вот тут бы я окоп себе отрыл,
Обзор что надо с этого откоса!
А эту бы березку я срубил:
ориентир она, а не береза.
Она видна на фоне зеленей
издалека – как белая невеста.
Противник пристрелялся бы по ней,
и я б накрылся с нею вместе…
Так и живу – какой десяток лет.
То есть береза, то березы нет.
ЛЕЙТЕНАНТ
Мы – драпали. А сзади лейтенант
бежал и плакал от бессилия и гнева.
И оловянным пугачом наган
семь раз отхлопал в сумрачное небо.
А после, как сгустилась темнота
и взвод оплошность смелостью исправил,
спросили мы: – Товарищ лейтенант,
а почему по нам вы не стреляли?..
Он помолчал, ссутулившись устало.
И, словно память трудную листая,
ответил нам не по уставу:
– Простите, но в своих я не стреляю.
Его убило пару дней спустя.
ОН
Он на спине лежал, раскинув руки,
в примятой ржи, у самого села, ––
и струйка крови, чёрная, как уголь,
сквозь губы неподвижные текла.
И солнце, словно рана пулевая,
облило свежей кровью облака...
Как первую любовь,
не забываю
и первого
убитого
врага.
* * *
Ко мне постучал сосед и пригласил на пиво:
— Знакомый один приехал, со свояком, бывший энкэвэдешник.
Стоит послушать—страшные вещи рассказывает...—
А бывший энкэвэдэшник — крепкий мужик лет
пятидесяти, — разгоряченный чешским пивом,
рассказывал, посмеиваясь, о том, как во время войны
выполнял особые задания своего начальства: расстреливал
неугодных начальству командиров и комиссаров
партизанских отрядов...
Я спросил: «А на встречах с пионерами в школах ты
рассказываешь об этих своих боевых подвигах?»
И, неожиданно для самого себя,
выплеснул ему в лицо стакан пива.
Он вскочил — и рванулся ко мне.
Я схватил со стола большой хлебный нож,
похожий на немецкий штык-тесак.
А он упал, зацепившись за стулья,
и на него навалились его свояк
и мой сосед.
Через полчаса ко мне снова постучал сосед с двумя бутылками
пива и поставил их на стол: — Допьем?.. Уехал этот бандит,
вместе со свояком. Хотели ночевать, да передумали...—
И добавил: — Ты не бойся: у него семья и хорошая пенсия.
Рисковать не будет.
— Я не боюсь,— ответил я, — у меня семьи нет и пенсия
70 рэ.
«ЛАПТЁЖНИКИ»
Лётчику-истребителю Е. П. Мариинскому, Герою Советского Союза, сбившему в воздушном бою три пикирующих бомбардировшика «Юнкерс-87»
«Ю-87» шли журавлиным клином.
Тремя девятками.
Прерывисто гудя.
Шли не спеша, –
рос отдалённый гул,
и вздрагивали листья на деревьях.
Траншеи вымерли:
– «Лаптёжники» летят!..
Мы так их называли потому,
что их шасси не убиралось
и торчало
в кроваво красных обтекателях
под серебристым брюхом – врастопырь.
Одномоторные,
с изогнутыми крыльями,
блестя на солнце жёлтыми носами,
«лаптёжники» прошли над головой –
и развернулись для бомбометанья,
рассыпавшись на три девятки.
– Сейчас закрутят, гады, карусель!..
И точно:
девятка, что пошла на нас, образовала круг,
Гул стал густой и вязкий, как смола.
Со стен траншей посыпался песок.
– Ну, братцы, панихида начинается!
Молись, кто верит в бога…
Ведущий
через левое крыло
перевернулся
и, включив сирену,
вошёл в пике –
с надсадным воем,
холодящим сердце.
Он почти отвесно, и когда
казалось, врежется, паскуда, в землю –
от брюха серебристого его
лениво отделилась капля:
бомба!
И, заглушив
Натужный вой мотора
Влезающего в горку самолёта,
хлестал
по спинам
свист
убыстряющей своё движенье бомбы.
– Промажет или нет?
А свист чертил как будто вертикаль,
и было нестерпимо ожидать,
когда же бомба наконец
свист оборвёт
лохматой кляксой взрыва.
И вздрогнула под животом земля,
и взрыв рванул, обдав горячим взрывом,
и в горле запершило от взрывчатки,
и уши заложил шипящий звон,
и комья застучали по спине,
и ты не знаешь – жив ты или мёртв…
Но знаешь –
из ревущей карусели
уже второй «лаптёжник»,
кувыркнувшись,
включил сирену
и вошёл в пике.
И хлещет вновь по нервам вой и свист.
И снова – ожидание разрыва.
И снова – всплеск огня, земли и дыма.
И снова комья барабанят по спине,
прикрытой только плотной гимнастёркой.
– Ну сколько ж это может продолжаться?!
А продолжалось это – бесконечность.
Пока «Ю-87»
не сделал по шесть заходов:
три первых – для бомбометанья,
два – полосуя вдоль траншеи
из пулемётов и орудий,
и заключительный заход –
пустой,
психический,
так – просто для забавы…
И, кончив свою адскую работу,
ушли, усталые, на запад,
цепочкой, друг за другом растянувшись.
Ах, Женя- Женя,
Женя Мариинский! –
где ж в этот день твоя летала «кобра»?
* * *
Ох, как птицы кричали! —
ох, как птицы кричали после свирепой бомбежки в лесу,
когда волны взрывные сбивали их гнезда с деревьев
и птенцы желтобрюхие бились беспомощно в море травы,
погибая.
Люди так не кричат:
даже самый отчаянный крик человека смягчается разумом...
И стихала война. И с каким-то — еще незнакомым испугом
слушали мы, стоя безмолвно в окопах, обезумевший вопль
природы.
НАТУРАЛИЗМ.
Памяти младшего лейтенанта Афанасия Козлова, комсорга батальона
Ему живот осколком распороло...
И бледный, с крупным потом на лице,
он грязными дрожавшими руками
сгребал с землею рваные кишки.
Я помогал ему, — хотя из состраданья
его мне нужно было застрелить, —
и лишь просил: «С землею-то, с землею,
зачем же ты с землею их гребешь?..»
И не было ни жутко, ни противно.
И не кривил я оскорбленно губ:
товарищ мой был безнадежно ранен, —
и я обязан был ему помочь...
Не ведал только я, что через годы,
когда об этом честно напишу, —
мне скажут те, кто пороху не нюхал:
«Но это же прямой натурализм!..»
И станут — утомительно и нудно —
учить меня, как должен я писать, —
а у меня всё будет пред глазами
товарищ мой кишки свои сгребать.
* * *
Беда!—
ветром с нейтралки несет таким трупным
смрадом — задыхаемся, хоть противогазы
натягивай... Не то что от еды и питья —
от курева выворачивает кишки.
— Эй, вы! —
кричим фрицам, — убирайте своих мертвяков.
— Убирайт ви! Сам шиссен — сам убирайт!..—
Да мы б убрали, но едва вылезем из траншеи —
открывают пулеметный огонь.
Вот бы,
думаем, переменился ветер!.. А он и впрямь
переменился, и всю вонь понесло на фрицев.
— Рус, — заорали они, — нихт шиссен, ми убирайт!
— Ну нет! Теперь — нюхайте!..
После
смекнули: а что, как ветер опять сменится?..
И согласились: — Хрен с вами, убирайте!
Не бойтесь: стрелять, шиссен, нихт, не будем.
Не меряйте нас на свой аршин.
ЯЗЫК ВОЙНЫ.
«Одного жаль — в БОРИСЕ моем выпущены народные сцены да матерщина французская и отечественная».
А. Пушкин
— За Родину, товарищи! Ура!..
И дальше — мат такой, что вздрогнет небо.
И тот, кто скажет мне, что я — соврал,
тот, значит, никогда в окопах не был.
Бои, походы — ох как нелегки!..
И вряд ли можно было усомниться,
что если камни бы имели языки,
то камни тоже стали б материться.
И мы на фронте это — “в душу мать!”,
как божию молитву, повторяли, —
и матерясь ходили наступать,
и матерясь атаки отбивали...
Есть у войны присущий ей язык.
Язык борьбы. Язык сражений.
Когда под ребра всаживают штык —
тогда не до изящных выражений.
1950 ГОД.
Кто строил эти дома? — Заключенные.
Кто проложил эти улицы? — Заключенные.
Кто разбил этот сквер? — Заключенные.
Кто воздвиг Дом культуры? — Заключенные.
Кто построил узкоколейку? — Заключенные.
Кто отрыл эти шахты? — Заключенные.
Кто создал эту фабрику? — Заключенные.
А кому этот памятник у горсовета:
усатый, в длинной шинели, в позе Наполеона? —
Главному зодчему от благодарных строителей города.
Автор статьи: Георгий Квантришвили
Статья представлена в сокращении